Мы — потерянное поколение

Роза Люксембург писала: «Выбор очевиден — либо социализм, либо варварство». Десятилетия спустя Иштван Месарош уточнил: «Выбор очевиден — либо социализм, либо, если повезет, варварство».

Кажется, Месарош ближе к истине. Но не будем обманывать себя надеждами. Ведь у пропасти нет дна, а когда кажется, что оно уже достигнуто, то снизу, как писал Ежи Лец, обязательно раздастся стук.

Фрэнсис Фукуяма объявил «конец истории» и раздавал этот вывод как религиозную брошюру, прочитав которую, мир должен был поверить в окончательную победу либеральных ценностей. Но истории было наплевать, она продолжала свой путь, и некролог, написанный Фукуямой, может украсить самого философа.

История движется по спирали: за подъемами неизбежны падения. Старая шутка: «Бог умер. Подпись: Ницше» — дописывается новой рукой: «Ницше умер. Подпись: Бог».

Человечество вновь в упадке. Это осень Средневековья, мрачные времена, о которых писал Брехт. Как выяснилось, возврат в прошлое занимает меньше времени, чем предполагали. «Общественное бытие определяет общественное сознание», наставлял Маркс. А методов этого формирования предостаточно - фашизация медиа, «молекулярная агрессия» Грамши, шоковые доктрины, управление посредством страха...

Когда-то спорили, кто окажется прав — Оруэлл или Хаксли? Первый считал, что истину у нас отнимут, а второй - что создадут столько «истин», что среди них не останется самой Истины.

Добро пожаловать в этот «дивный новый мир»!

22 февраля 1942 года в далекой Бразилии Стефан Цвейг и его жена Шарлотта добровольно ушли из жизни. Цвейг был человеком Belle Époque, «прекрасной эпохи», как называют период с 1870-х годов до Первой мировой войны. «Весна народов» осталась позади, франко-прусская война закончилась, и после расстрела коммунаров у стены Пер-Лашез наступила тишина, в которой границы Европы словно стирались, наука и искусство расцветали, а вера в прогресс казалась незыблемой.

Но один только выстрел Гаврилы Принципа в Сараево — и всё изменилось. Война сделала Цвейга пацифистом, а его мемуары «Вчерашний мир» — прощальной песнью эпохе. Он писал, что Первая мировая началась без причины, что мир стал игрушкой случайностей. А затем всего через двадцать один год пришла Вторая. Одно поколение, пережив две мировые войны, потеряло все: надежды, веру, идеалы.

Герман Гессе писал: «Есть поколения, зажатые между эпохами, потерявшие свою защиту и честь». Между ними зажало и Цвейга. Логика потеряла смысл, разум уже не мог осмысливать происходящее, а потому уход из жизни казался ему единственным способом сохранить рассудок в мире, который его утратил. Он оставил прощальное письмо с такими словами: «Чтобы начать после 60 лет новую жизнь, требуется особая сила. Годы скитаний вдали от родины истощили мои силы. Передаю привет всем друзьям. Пусть они увидят рассвет после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше…».

Сегодняшний мир мало отличается от предшествовавшего. Поколение 1960–1970-х повторяет судьбу Belle Époque. Тогда война тоже казалась чем-то далеким, а убийства в Индонезии, резня в Камбодже, пытки в Уругвае не нарушали спокойствия Запада.

Но потом пришли девяностые, рухнул Советский Союз, социальные государства деградировали, а войны и голод стали привычными. Субкоманданте Маркос назвал это «Четвертой мировой войной». И колесо истории покатилось вспять.

Когда общественное сознание осмыслило, что произошло, минуло уже 10–15 лет. А затем появились новые признаки мировой войны: башни-близнецы, Афганистан, Ирак. А спустя годы — «черная» арабская весна, Ливия, Сирия. И процессы снова возвращаются на Запад – принцип бумеранга никто не отменял.

История вообще любит повторяться. Вагон в Компьене появлялся на сцене дважды — в 1918-м и 1940-м. И пусть победители и побежденные поменялись в нем местами, но суть осталась неизменной.

В 1948 году Альбер Камю писал: «Семнадцатый век был веком математики, восемнадцатый — физики, девятнадцатый — биологии, двадцатый — это век страха».

А что напишут о двадцать первом? В котором страх превращается в панику, хроническую тревожность, в синдром, ставший неотъемлемой частью повседневности?

Мир болен. Мы все больны.