Посреди ночи один-единственный бронепоезд пересек новую границу Азербайджанской Демократической Республики и доставил солдат Красной армии на сонный бакинский вокзал. Так, не сделав ни единого выстрела, исчезла армия Азербайджана, а вместе с ней и сама Азербайджанская Республика. Россия вернула себе прежнее достояние, а я своими глазами увидела конец целого мира…
Эти строки принадлежат Умм эль-Бану (Банин) — внучке бакинских миллионеров Шамси Асадуллаева и Мусы Нагиева, дочери министра торговли и промышленности АДР Мирзы Асадуллаева.
В день падения Республики ей было всего пятнадцать лет. Однако настроение, созданное ею вокруг событий 28 апреля, передано с особой тонкостью: «Хотя погода стояла прекрасная, природа сияла весной, отец заперся в доме и не решался выйти наружу. Желтая министерская лента была заброшена в ящик шкафа. Ни парламента, ни его членов больше не существовало. За два года жизни республики, возведенной на обломках России, жители Баку беспрестанно повторяли: «Мы независимы, нашу независимость признала Женевская конференция. Они не посмеют напасть. Мы вооружены, а их измотала война и смута…»
Разочарование, вызванное вступлением Красной армии в Баку, резко контрастировало с безудержным энтузиазмом трехлетней давности. Потребовалось совсем немного времени, чтобы прежние надежды рассыпались в прах.
Судя по воспоминаниям очевидцев, Баку после Октябрьской революции напоминал открытые ворота. Власть в городе переходила из рук в руки — коммуна, Совет, диктатура Центрокаспия, «Мусават»… Город переходил от турок к англичанам, от англичан к русским. И говорить о власти в ее классическом понимании было невозможно.
Но все это завершилось 28 апреля 1920 года.
Документы той эпохи раскрывают картину, далекую от канонических версий. Сопротивление большевикам практически отсутствовало, правительство думало не о борьбе, а о бегстве. Местные и приезжие большевики действовали бы гораздо менее уверенно, если бы не поддержка Ататюрка - турецкие солдаты и офицеры сыграли в тех событиях ключевую роль, по сути, не позволив правительству «Мусавата» покинуть город и передав министров в руки большевиков.
Весной 1920 года Кавказское бюро ЦК РКП(б) заключает соглашение с Мустафой Кемалем (Ататюрком), после чего турецкие националисты в обмен на обещанную помощь в борьбе с англичанами фактически дали согласие на захват Азербайджана Красной армией.
Председатель Кавказского бюро Серго Орджоникидзе писал тогда наркому иностранных дел РСФСР Георгию Чичерину: «Лидер националистического движения в Турции Мустафа Кемаль-паша требует от Азербайджана пропустить советские войска через свою территорию к турецкой границе».
И тут же намекнул: «Возможно, что наше вхождение в Баку и его советизация пройдут без кровопролития».
21 апреля Орджоникидзе и Тухачевский отдали приказ о наступлении. 23 апреля задачи операции были сформулированы предельно ясно: «Окончательная задача 11-й армии заключается не только в захвате Бакинской губернии, но и всей территории Азербайджана».
В ночь с 26 на 27 апреля части Красной армии пересекли азербайджанскую границу, а спустя сутки власть в Баку была передана большевикам. Всего за двадцать четыре часа.
Орджоникидзе и Киров докладывали Ленину: «Наши войска продвигаются без всякого сопротивления. Уже через два часа после передачи власти местным коммунистам наши бронепоезда вошли в Баку…»
Турецкие военные советники оказывали Красной армии весомую поддержку - контролировали азербайджанскую армию, удерживали министров. В том же отчете Орджоникидзе и Кирова подчеркивалось: «Азербайджанская армия целиком перешла на нашу сторону. Турецкие солдаты и офицеры сыграли в Бакинской революции очень активную роль. Их отряд воспрепятствовал бегству местного правительства».
И вот итог: 1 мая 1920 года командир турецкого отряда был награжден высшей военной наградой Советской России — орденом Красного Знамени. Наградой, которую в те годы вручали далеко не каждому, а уж тем более иностранцам.
Настроение членов свергнутого правительства в эти дни Умм эль-Бану описывает на примере самого близкого ей человека: «Отец переживал тяжелую душевную депрессию. Он молчал, но его раскаяние, внутренние упреки были ощутимы: он не уехал вовремя, не перевел деньги за границу, остался министром. Желтая министерская папка опустела, дверь осталась без охраны. Отец расплачивался за свою наивность…»
