«Ты думаешь, что создал человека, когда подчинил его? Нет. Ты лишь согнул его. А человек — это то, что сопротивляется. Он есть только тогда, когда говорит «нет».
Эти слова принадлежат Антуану де Сент-Экзюпери и взяты из его последнего, так и не завершенного романа «Цитадель».
Мы живем в эпоху, когда ненависть перестала быть стигмой и стала валютой. Ярость и агрессия больше не порицаются — напротив, они институционализированы, возведены в ранг добродетели и с энтузиазмом встраиваются в повседневность. Они уже не просто вспышки темных инстинктов — это логика улицы, манифест масс, норма государственной речи. Гуманизм и эмпатия утратили вес, звучат теперь как реликвии прошлого, как выцветшие слова со страниц пыльных словарей. Мы живем в мире, где Абу-Грейб стал не кошмаром, а лекалом. Где «Гараж Олимпио» — не предупреждение, а руководство к действию.
Еще в 1968 году Ингмар Бергман в фильме «Стыд» говорил без слов: все, что начинается с ненависти, неизбежно кончается унижением — личным, национальным, историческим.
В том же году фотограф Эдди Адамс сделал один- единственный снимок, способный разрушить иллюзии человечества – генерал Нгуен Нгок Лоан, стреляющий посреди улицы в голову человеку со связанными руками. Эта фотография стала иконой безысходности. Палач, чей выстрел навечно застыл в объективе, до конца своих дней не смог смыть с себя ужас этого кадра. Но сегодняшний мир такие сцены не отвергает. Мало того, он их репродуцирует, он ими торгует.
Пытка стала контентом, убийство — спектаклем, война — сериалом без конца и без катарсиса, ненависть монетизируется, как акция на бирже, а «лайки» и просмотры теперь важнее жалоб и протестов. Будто над человечеством проводится чудовищный эксперимент по выжиганию из него всего человеческого, и каждый день мы приближаемся к его финалу. К тому самому, когда положение Гоббса «человек человеку волк» перестанет быть философским афоризмом и обретет плоть единственно допустимой формулы политической онтологии.
Современные убийцы не скрываются в тени — они действуют открыто, как крестоносцы, получившие индульгенцию. Они уже не просят прощения, а требуют уважения. В фильме Джошуа Оппенгеймера «Акт убийства» ветераны массовых расправ в Индонезии позируют перед камерой, словно актеры на съемках боевика, рассказывая, как за месяц смогли уничтожить миллион человек. Но убийцы в фильме Оппенгеймера — уголовники и маргиналы, специально выпущенные из тюрем для грязной работы. Сегодня же эту работу выполняют люди утонченные, читающие Пруста, слушающие Моцарта, обсуждающие Хайдеггера. Преступление больше не требует тупости — оно требует убежденности.
Иосиф Бродский как-то сказал, что человек, читающий хорошие книги, не может быть плохим. Но история XX и XXI веков сокрушила эту наивную веру. Образованность больше не является гарантом нравственности. Зло стало повседневным. Палачи читают Рильке, пока ждут признаний. Они вежливы, пунктуальны, хорошо воспитаны. И все так же бездушны.
Жестокость стала технологией, которая не требует демонов — только дисциплины. В Уругвае 1960–80-х годов это уже понимали. В рассказе «Слушать Моцарта» прозаик Марио Бенедетти рисует безукоризненно точный портрет эстетствующего палача. Капитан Монтес, воспитанный и мыслящий, оправдывает свои преступления стройной теорией, в соответствии с которой он не зверь, а инструмент. Он не садист, поскольку служит идее. А потому не испытывает удовольствия от боли, которую причиняет своим жертвам, а просто выполняет приказы.
Но это ложь. Монтес испытывает облегчение, когда пленник начинает говорить. Он радуется, когда «какой-нибудь дурак» молит о пощаде. Он верит, что цель оправдывает средства, хотя давно забыл, в чем состоит цель. Он шестеренка, болт, винтик в механизме. Он не задает вопросов, ведь ему внушили, что перед ним — враги.
Но кто тогда его друзья?
Точно не полковник Очоа, его начальник, который ежедневно унижает капитана, требует все большей жестокости и презирает его за «слабость». Чтобы выжить, Монтес должен быть не просто жестоким — он должен превосходить в жестокости самого себя и стать машиной. Отказ невозможен. Кто отказывается — становится изгоем, предателем, безработным. Тех, кто не может пытать, ломают, кто не хочет это делать — уничтожают.
Жена Монтеса, Аманда, знает, что делает ее супруг. Она не задает вопросов, потому что боится. Боится мести, будущего, боится, что однажды все это вернется в ее дом.
Однажды Монтес вырывал зубы у молодой девушки. А потом, закончив очередной «допрос», ампутировал мужчине яички. Аманда этого не видела, но она знает об этом. В ее доме пахнет не только страхом — в нем уже явственно ощущается привкус крови.
Когда-то капитан Монтес верил в святую троицу — в Бога, Вождя и Истину. Истина исчезла первой. Бог растворился в страхе. Остается только Вождь. Безликость власти — вот чему служит Монтес.
Палачи ненавидят друг друга. Очоа презирает Монтеса за вопрос о собственной дочери, которая ушла в подполье и стала партизанкой, врагом режима. Теперь полковник пытает ее друзей. А завтра будет пытать и собственную дочь. И он найдет для этого нужные слова, сказав перед пыткой: «ради Родины».
Хорхито, сын капитана Монтеса, однажды спросит:
- Папа, ты правда пытаешь людей?
- Кто тебе сказал эту чушь?
- В школе говорят.
Монтес пытается оправдаться:
- Это ложь. Мы просто защищаемся. Эти люди опасны. Порой их нужно припугнуть…
- Значит, ты все-таки их пытаешь? — не отступает сын. И начинает перечислять мерзкие, гнусные формы пыток. Не со зла — из детского желания понять.
Монтес злится:
- Кто тебе это рассказал?
- А если я назову имена, ты и их замучаешь?
Этот диалог — не вымысел, а семя, прорастающее в каждом доме, где правда прячется за шторами. В каждом доме, где ложь становится единственным способом сохранить семью.
А конец рассказа — это приговор эпохе. Не финал, а безысходность. Бенедетти не ставит точку, он оставляет многоточие. Потому что зло не кончается, оно просто переходит из рук в руки.
«…И тут малыш с некоторым усилием произносит: «Но, папа…»
А ты гладишь его по затылку, слегка надавливая на шею, потом, окончательно отрекшись от Моцарта, безжалостно сжимаешь ее — и в уютном, пустом доме слышен только твой холодный, неумолимый голос: Понял, гаденыш?..»
Палач всегда найдет ученика. И однажды ученик превзойдет отца.
