Рассказ об отце солдата в Гадруте военные записки
Я спешил. Редакция ждала моего репортажа из освобождённого Гадрута. Но в кисель раскисшая от ливня дорога не давала прибавить шага. А тут, натужно гремя мотором, чуть ли не по самую макушку обдал меня слякотью упрямо ползущий вперед ЗИЛ. Он тянул за собой телепающиеся по грязи походные кухни.
- Прыгай ко мне, пресса, - приоткрыв дверцу кабины, приказным тоном крикнул мне сидевший рядом с водителем пожилой мужчина.
Из-под его нахлобученной по самые брови шапки выбивались поседевшие пряди волос. На плечах бушлата погон не было, и я совсем не по-военному и, кажется, совсем не к месту выпалил:
- Спасибо, аксакал…
Он понятливо качнул головой.
- Я просто солдат, сынок… Командир полкового обоза… Меня зовут как нашего президента – Ильхамом. Фамилия, правда, другая… Кулиев… Везу нашим ребятам покушать…Они вчера армянцам этим так надрали задницу, что…
Договорить он не успел. Из-за холма нам на встречу выкатилось три грузовика, на лбу которых и на тентах их брезентовых кузовов сразу же бросались в глаза окаймлённые алым полумесяцем красные кресты.
- Стой! Раненых везут, - вдруг взвился Ильхам-киши и я, не успев ничего сообразить от мощного толчка его плеча, опять оказался на обочине.
Не обращая на меня никакого внимания, скользя по суглинку и едва не падая, он бежал к головной машине санитарного автопоезда.
- Что случилось? - ошеломлёно и не без тревоги спрашиваю я у водителя.
- Садись, пресса, - хлопнув ладонью по сидению, позвал он меня.- Не бери в голову… - и словно как бы невпопад добавил:
- Пока он не рассмотрит там всех раненых не вернётся… Отец! Что значит отец… Среди них он будет искать своего Абульфата… Единственного сына своего…
И я услышал то, чем никак не могу не поделиться с тобой, наш дорогой читатель. Стоит вспомнить и сердце прямо-таки заходит. И накатывается непрошенная слеза. Нет, не та, что называют черной. Светлая слеза... О плаче матерей, святость которых отмечена небесами, написано много. А вот о молчаливых и неслышимых ухом, отчаянных криков переживающих отцов… Кому, спрашивается, доводилось слышать.
Эта история меня тронула по самое «не хочу». И понял я тогда почему он, 60-летний человек, оказался здесь, в пылающем Карабахе, среди ребят, годящихся ему в сыновья.
Произошло всё на рассвете пятого дня октября. Что-то муторно было на душе с самой ночи. Сначала ему думалось это от военных сводок из театра боевых действий, пошедших в наступление на оккупантов наших войск. Уж, кому-кому, а ему хорошо было известно, что по всем законам военной науки, сторона, атакующая укреплённые позиции противника, несёт по началу большие потери. Это потом, когда враг с его, так сказать, неодолимыми редутами, будет смят, станет полегче. А сейчас ребята под шквалом огня идут напролом. Их не остановить. Они давно этого ждали. Даже, бывало, роптали, мол, когда, наконец, Верховный скажет – «Вперёд, орлы!»…
Наверное поэтому подумалось ему так тягостно и так не по себе. А тут ещё непонятно почему задерживается сын. Он дня три назад укатил в Нефтечалу, где бывший сослуживец Абульфата по срочной службе промышлял ловлей красной рыбы. Для кафе, который Кулиев открыл и держал вместе с ним, рыбные блюда давали хороший навар. Обычно ему довольно было и одного дня, чтобы проехать туда и уже к вечеру вернуться. А тут пошёл четвёртый день, а его нет да нет. И не звонит. Пробовал сам с ним связаться, а противный голос автомата талдычил: «Абонент вне зоны действия»… И он машинально поднялся в комнату сына. И…
На заправленной постели сына лежал какой-то написанный хорошо знакомым ему почерком лист, накрывавший связку денег, которую он дал ему на покупку рыбы. То была оставленная сыном записка. Она, прямо таки, оглоушивала. «Отец, я ухожу в Карабах. Прости, что не предупредил. Ради Бога не переживай. Поверь, со мной ничего не случится. Я заговорённый и вернусь с победой. Безумно любящий тебя – Абульфат.»
«Как же так, сынок!? - как со стороны услышал он свой вопль. – Ты же у меня один-единственный!»
И кончилась в то утро его успешная работа ресторатора. Всё смешалось. Всё завертелось. Спроси у него, как он оказался в Карабахе, да на самой передовой, Кулиев вразумительно рассказать навряд ли сейчас сможет. Капитан, к которому он обратился, чтобы тот дал ему автомат и зачислил бы в свою роту, аж побелел от такого не стеснявшегося в выражениях его напора.
- Не будь ты сед, - рявкнул капитан, - я бы тебе выдал, как надо!.. Возвращайся домой, отец. Вранливые армяшки, как заметят тебя, сразу начнут верещать, что Алиев ставит под ружьё стариков…
- Что раскричался, капитан?! – раздался резкий голос.
- Да вот, господин полковник, старик в добровольцы хочет записаться. У нас, говорю, регулярная армия, а не ополчение…
- Правильно говоришь, - безаппеляционно чеканит полковник.
Ильхам-киши обернулся и… В тот момент наступила немая и очень странная сцена.
- Гусейн?! – остолбенело выдавливает он.
- Ильхам киши?! – не менее пораженный вскидывает голову полковник.
Тут, видимо, сама судьба повернулась к Кулиеву пленительным лицом Фортуны. Полковник любил рыбные блюда и всегда, когда наезжал в Баку, захаживал в их ресторан.
- Как ты здесь, Ильхам-киши?
- По следам сына своего. Ты…- и тут же приученный с давних пор к субординации поспешно поправился,- Вы… Вы его знаете… Абульфат… Он у меня единственный и где-то здесь воюет.
- Забрать его решил?
- Нет! Воевать с ним плечом к плечу…
- Капитан, рядового Ильхама Кулиева зачислить в кухонный взвод…
- Слушаюсь, господин полковник…- Я старший сержант запаса, - вставил Кулиев.
- Тем более! Возглавишь отделение, доставляющее на передовую еду.
… Уже в Гадруте, облазив все руины и траншеи с залёгшими в них нашими воинами, я едва было не потерял Ильхама-киши. На командуемом им ЗИЛе с заснятыми мной плёнками и дюжиной кассет с записями того, что здесь происходило, мы должны были возвращаться назад. И как можно скорей, потому что ближе к ночи, по словам военных, здесь будет сущий ад.
Кулиева я увидел у подножия изрытого воронками холма. Он сидел прислонившись к полуобгоревшему дубу и загипнотизировано смотрел на лежавший на его ладони предмет. Это был мобильник… Я собирался его окликнуть, но майор, сопровождавший меня, не позволил. Оказывается, полковник передал Кулиеву свой смартфон, по которому вот-вот с ним должен был связаться его сын… И раздался звонок. Ильхам киши вздрогнул. Будто не ожидал. Он прозвучал для него, как гром среди ясного неба.
- Сынок?.. – не без надрыва и, словно не веря своим ушам, прохрипел он…
А четверть часа спустя, уже в кабине ЗИЛа он мне, водителю, а скорее всего самому себе, превозмогая сдавленную спазмом гортань, раз за разом, повторял состоявшийся между ними короткий диалог.
«Где ты отец?» - спросил он. Я сказал в Гадруте. Сижу под холмом у обгоревшего дуба. А он мне: «Посмотри папа, на стволе того дуба, я вырезал свои инициалы «А.К.» Я приложился губами к этим буквам и от душивших меня слёз больше не в силах был что-либо произнести. Что-то главное. Что-то очень и очень важное. «Папа! Папа!» - звал он. Ну, точь-в-точь, как в детстве. Из колыбели. «Я хочу видеть тебя, сынок» - наконец, вымолвил я. «И я. Хоть краем глаза… Увидимся в Шуше!.. В моём бинокле она лежит, как на ладони. Ждёт тебя и меня»… А я на это, вместо того, чтобы сказать ему что-то тёплое, ответил холодной строчкой лозунга: «Она уж много лет всех нас ждёт»…
Признаться, я был потрясён. Ну, разве можно было не рассказать вам об этом отце солдата…